Полюс Холода, Шепот Вечности И Карамельная Ваниль

В августе 2009 года мне позвонил мой коллега по работе и предложил поехать в экспедицию в Антарктиду, на полярную станцию «Восток». Поездка планировалась долгая, около полутора лет, и на тот момент я не был стеснен временными рамками и не связан никакими обстоятельствами, поэтому с готовностью согласился.

Первым шагом в подготовке к экспедиции стало прохождение дотошного медицинского осмотра. Это заняло около полутора недель. За это время меня всячески осмотрели, взвесили, пощупали и просветили. После прохождения врачей были испытания в барокамере при пониженном давлении. Один из докторов сказал, что «антарктические» медосмотры подобны тем, что проходят космонавты.

Дальше были сборы вещей и оборудования, погрузка их на корабль, на котором, через долгие недели и месяцы плавания, в середине декабря наша экспедиция прибыла к берегам Антарктиды.

Наша команда состояла из 13 человек. Нам предстояло в обратном порядке перегрузить с корабля на берег несколько тонн продуктов, снаряжения и научного оборудования – словом, все то, что потребуется для автономного существования и проведения научной работы в течение календарного года. Мы направлялись в самое холодное место на планете Земля – на единственную российскую внутриконтинентальную станцию «Восток».

«Восток» находится на самой макушке ледового купола, покрывающего весь континент, на высоте 3500 метров над уровнем моря в районе Южного геомагнитного полюса. После строительства «Востока», через пару десятков лет обнаружилось, что прямо под станцией, подо льдом находится самое крупное озеро в Антарктиде. Назвали озеро так же, как и станцию – Восток. Толщина льда в том месте примерно 3800 метров.

С находкой под станцией огромного озера сюрпризы, что преподносила природа, не закончились – место, где развернули «Восток», оказалось очень холодным даже по меркам насквозь промерзшей Антарктиды. В 1983 году температура там опустилась до самого низкого значения по всей планете Земля: -89.2 °C. Поэтому станцию «Восток» называют полюсом холода.

Атмосферное давление в том районе колеблется от 450 до 480 мм.рт.ст. Подсчитано, что содержание кислорода в воздухе там соответствует высоте 5 километров для средних широт. Причиной тому очень низкие температуры, влияющие на газовый состав воздуха. 

Быстро ходить и поднимать тяжести там надо очень осторожно – сразу появляется одышка и темнеет в глазах. Резко поднявшись со стула можно просто упасть от головокружения и отлива крови от головы. Поднятия тяжестей могут и вовсе закончиться обмороком. Были случаи, когда вновь прибывшим людям становилось плохо буквально через несколько минут после прилета на «Восток». Если не эвакуировать такого человека вовремя, то через несколько суток наступает мучительная смерть от гипоксии  – отекшие легкие уже не могут усваивать кислород из разряженного антарктического воздуха.

Вообще, в тех местах человек не живет, но медленно умирает под жестким воздействием окружающей среды. Очень долго и плохо заживают царапины и раны на теле. Многие люди теряют до 5-10 килограмм веса за первый месяц на «Востоке». Сильную усталость, помимо других причин, вызывает апноэ – постоянные нарушения сна сопровождают весь период адаптации к условиям континентальной Антарктиды – это срок от месяца до трех.

Из-за низкого давления вода в чайнике закипает при температуре +83 °C. Сама вода – чистейшая, без вкуса, запаха и солей, словно прошедшая тройную дистилляцию. Добывается вода из окружающего снега, коего там с избытком. Из-за отсутствия в воде солей и минералов с непривычки ею никак не можешь напиться, и первое время не проходит постоянное ощущение жажды.

В районе станции не найдено даже признака существования местных форм жизни. Там нет ни бактерий, ни каких-то других микроорганизмов, не говоря уже о чем-то большем. Абсолютная стерильность.

При -58°C начинает проявляться интересный эффект, который в шутку называют «шепот вечности» – это когда к обычному звуку выдыхаемого воздуха примешивается несильное шипение. Если разговаривать при такой температуре, то многие согласные становятся шипящими. К примеру, произнесенное слово «свист» слышится как «швишт». Эффект связан с тем, что выдыхаемый углекислый газ при такой низкой температуре начинает кристаллизоваться. 

Из-за того, что Антарктида находится в Южном полушарии, то времена года там инвертированы – когда у нас зима там лето и наоборот. В районе «Востока» лето – это период с декабря до начала марта, со средней температурой -­40°С; зима начинается с мая и длится по август – в это время наступает полярная ночь и температура опускается до чрезвычайно низких значений в -80…-85°С. Самые холодные месяцы июль и август. Остальные месяцы – это период межсезонья и относительного тепла. Стоит отметить, что когда я зимовал на «Востоке» то весь апрель не было ни одного дня, когда было бы теплее, чем -70°С. Правда, солнце в апреле еще было, но показывалось из-за горизонта на все меньшее и меньшее время. И вот в конце апреля, 21 числа оно больше не поднялось, и наступила полярная ночь длиной 130 долгих и холодных дней.

У снега в центре Антарктиды есть одно свойство: когда температура опускается ниже -54 градусов, то структура снега меняется, он твердеет и его поверхность превращается в подобие наждачной бумаги. Если на такой снег сядет самолет, то лыжи мгновенно нагреются от трения, а после остановки самолета намертво примерзнут к ледовому аэродрому. По этой причине самолеты летают туда только в период с середины декабря по начало февраля, т.е. около полутора-двух месяцев в году. В остальное время никакая другая техника добраться туда не способна. Люди, все, кто остались на станции на зимовку, находятся в полной изоляции и живут практически автономно. Кроме самолетов к станции «Восток» каждый год с побережья отправляется санно-гусеничный поход. Это тягачи с цистернами на прицепе. Они везут на станцию топливо – то, благодаря чему станция и существует. Не будет солярки – не будет станции. На год нужно примерно 100..110 тонн дизельного топлива. Раньше, в поход к станции ходили тягачи «Харьковчанки» (их еще называли «Хохлухи»), теперь же эти тягачи заменили на импортную технику. В обычных условиях они более надежные и быстрые, но низкие температуры, которые «Хохлухи» переносили без последствий, импортной технике противопоказаны – начинают лопаться гидравлические линии и механические соединения. Импортная техника выходит из строя уже при -50°С.

Полная изоляция от окружающего мира и сложные условия жизни на станции, безусловно, накладывали свой весомый отпечаток на психику, на взаимоотношения внутри небольшого коллектива, на повседневное течение дел и занятий. Самым важным, на мой взгляд, было постоянно себя чем-то занимать в свободное время: учить английский, брать на себя дополнительную работу, заниматься творчеством. Если не получалось находить себе применения или было просто лень, то и без того длинные дни зимовки становились еще длиннее. Некоторые, чтобы скрасить эти дни, объединялись в «кланы» по интересам, иногда сообща дружили против кого-то, зачастую бывшего их приятеля. Однажды начальник станции объявил на общем собрании о том, что станция переходит в режим экономии топлива и потребовал сдать дополнительные обогреватели из жилых комнат, чем вызвал всеобщее недовольство и полное неприятие к себе, потому что температура внутри жилых помещений и так была около +15°С, а с изъятием обогревателей стала ниже +10°. В моей комнате, где я жил и где находилось научное оборудование, в течение двух самых холодных месяцев, пока не закончились самые сильные морозы, было +4..+7°С. В таких условиях занимать себя сторонними делами, помимо основной работы, было, мягко говоря, затруднительно. В эти месяцы основной досуг сводился к выполнению физических упражнений – я повесил в комнате перекладину, раздобыл подобие штанги, установил велотренажер и таким вот образом согревался. Некоторое время начальник станции пребывал в «опале» у активистов «кланов», но после сумел изменить у этой группы людей отношение к себе. Он стал наведываться к ним в гости, приносил сгущенку, сахар, чай и прочие нужные для неторопливой беседы вещи – ключи от продуктового склад он держал у себя и никому их не доверял. Самое интересное в этой истории то, что эта экономия топлива была никому не нужна – после окончания зимовки у нас осталось лишних 10 тонн солярки для генераторов. В результате этой «экономии» помещения станции оказались выхоложены. В столовой, где готовилась пища, образовались полуметровые сталактиты из льда. Посудомоечную машину, которая была очень и очень нам полезна, потому что она реально экономила электричество, талую воду, силы и время, разморозило, т.е. разорвало льдом все внутренние шланги.

Помимо столовой, в жилом здании было еще одно общее помещение, где на стене висел телевизор и стоял небольшой бильярдный стол – кают-компания. Там же проводились различные собрания, встречи, и просто собирались вечерами поиграть в бильярд и посмотреть DVD. Кают-компания не пустовала до тех пор, пока не была объявлена «экономия». После этого температура упала до минусовой, и в течение долгого времени там никто не появлялся – все жили, почти не выходя из своих комнат, пережидая «экономию». Но однажды на складе, в какой-то дальней коробке обнаружилась неисправная игровая приставка, кажется Sony Playstation. Мы сообща ее починили, подключили к телевизору в кают-компании и вот, несмотря на холод, там снова появились люди: одетые в теплые куртки и брюки, в шапках и валенках, они собирались там, чтобы поиграть друг с другом в гонки и кулачные бои.

Как и в любом другом коллективе не обходилось без конфликтов. В основном, это были мелочи из разряда «кто-то про кого-то сказал плохое за глаза», т.е. какие-то незначительные интрижки, но порой они перерастали в нешуточные ссоры, которые почему-то не сходили на нет, но тянулись месяцами, то вспыхивая, то вновь ненадолго угасая. Причиной многих неурядиц и конфликтных ситуаций между людьми было элементарное безделье. Когда человек не имеет занятия, то в нем сразу всплывают старые мелкие обиды, комплексы, зависть. Начинают образовываться «кружки» и вестись кулуарные разговоры, к примеру, о том, какую пакость Иванов сделал Петрову, а Петров – глупый трус – повел себя не как мужчина и не ударил Иванова. Потом этот разговор в искаженном виде доходит до Петрова и он решает не быть больше трусом и в другой раз уже действительно ударит Иванова. Еще одна серия ссор и неразберих происходила от того, что начальник станции выделял для себя определенный круг лиц – своих приближенных – и снабжал их продовольствием и алкоголем сверх нормы. Остальные это прекрасно видели и не могли вести себя равнодушно. Конфликты и ссоры между людьми никак не решались – никому это было не нужно. Все было пущено на самотек и авось. Именно такой была всеобщая атмосфера, царившая на станции в период моей зимовки – неприветливое безразличие, когда каждый каждому волк.

Самое нелицеприятное – драки, оскорбления – начиналось, естественно, с алкоголя. Водка на станцию завозится легально и в приличных количествах. Во время моей зимовки было завезено 200 с чем-то бутылок по 0.75 литра. Порой запои не прекращались по неделе, и в них участвовало около трети от всего состава зимовки – все спиртное было выпито менее чем за полгода, еще до конца мая. В оставшееся время разводили служебный спирт и, с разрешения начальника станции, гнали самогон на дрожжах с сахаром.

Еще одна особенность российских антарктических станций – это отсутствие на них женщин. Однажды на одной из береговых станций зимовала женщина – жена одного из зимовщиков. Но ее присутствие вызвало лишь серьезные драки, ссоры и неурядицы среди зимовщиков – каждому хотелось ею обладать. В Арктике, на севере нашей страны, ситуация иная. Там, на каждой арктической полярной станции почти половина состава это женщины и молодые девушки, закончившие ВУЗ и приехавшие на практику. Я думаю, что ситуация настолько различная потому, что в Антарктиду едут люди в основном случайные, а в Арктике на полярных станциях живут и работают годами, там свои устоявшиеся традиции, порядки, там есть настоящее уважение друг к другу. Чего совсем не скажешь про Антарктиду. Кстати, на антарктических станциях других стран – французских, итальянских, американских, чилийских и т.д. – женщины зимуют наравне с мужчинами, и никому и в голову не приходит назвать их героическими полярницами. Наверное, потому, что условия жизни и быта там не в пример лучше – у них нет места для пустого геройства. Думаю, что все особенности российского присутствия в Антарктиде – это касается и отношений между людьми, и всеобщего беспробудного пьянства и много другого – происходят от менталитета тех, кого зовут антарктическими полярниками.

Я называл это «антарктической иглой». Это когда из года в год, человек, которому надоела семья, очереди, пробки, словом суета жизни, едет в тихую, беззаботную жизнь в Антарктиде. Он едет на зимовку, на все готовое. Его одевают, кормят, выдают по праздникам (а если водит дружбу с начальником, то и каждое воскресенье) алкоголь. Что еще надо? А семья, на большой земле, снимает деньги с его сберегательной книжки, куда перечисляется зарплата. Человек подсаживается на эту «иглу» и больше ему ничего в жизни не надо – надо лишь поехать на следующую зимовку, чтобы во время очередного запоя бить себя кулаком в грудь и меряться с другими такими же «полярниками» количеством времени, проведенным в Антарктиде. Таких «полярников» на моей зимовке было человек пять. Но, моя зимовка – это не правило, а скорее неприятное исключение. Когда закончился год, проведенный на «Востоке», мое пребывание там продлили еще на два месяца, на сезон, для выполнения работ монтажу нового научного оборудования. Следующий зимовочный состав, что приехал нам на смену, оказался из молодых, нормальных ребят, без присутствия душных «полярных волков». Два месяца, проведенные с ними, пролетели как неделя. Их общий настрой, атмосфера в коллективе были непривычно дружелюбными и просто по-человечески комфортными.

Самое вялотекущее время зимовки – это месяцы с мая по август. День тянется словно три. На улице около -80°, кромешная тьма и безоблачное небо с мириадами звезд – столько звезд я не видел больше нигде, Млечный путь там – это огромная, широкая и полноводная река через все небо. Большая высота, чистейший воздух и отсутствие цивилизации на многие тысячи километров вокруг. Когда осознаешь, находясь там, посреди Антарктиды, что эти тысячи километров на самом деле все равно, что миллионы – ведь они совершенно никак непреодолимы – вот тогда примерно представляешь себе, что может чувствовать человек, находясь на других планетах. В обычной жизни нас окружает множество вещей, к которым мы относимся как к обычным. Например, вокруг нас почти всегда есть какие-то насекомые – комары, бабочки, мошкара – их нет только зимой. На «Востоке» их нет вообще. Со мной иногда случались небольшие галлюцинации, и казалось, что вот рядом пролетела муха или какая-то там пчела. Но нет, это просто сбивчиво стрекочет вентилятор компьютера…

Жилое здание станции полностью заметено и находится под двухметровым слоем снега. Выйти наружу возможно через два выхода – основной и запасной. Основной выход – это дверь, сразу за которой в снегу прорыт 50-и метровый тоннель. В конце тоннеля и есть настоящий выход на открытый воздух. Моя комната находилась возле запасного выхода. Он был коротким и представлял собой крутую лестницу прямиком наверх, на поверхность снежного покрова над зданием станции. Специфика моей научной деятельности во время зимовки предполагала каждодневные выходы на открытый воздух – мне нужно было подняться на поверхность через запасной выход и пройти примерно 400 метров до небольшого домика, где располагались основные приборы и датчики. Если в декабре-январе, т.е. летом, это были приятные неторопливые прогулки солнечным днем, то с приходом тьмы и настоящих холодов, выходить на улицу становилось все труднее. Всякий раз, выходя на калибровку и снятие показаний с приборов, приходилось снаряжаться, словно в небольшую экспедицию: сначала одеваешь верхнюю одежду – пуховую куртку, теплые брюки, шерстяные перчатки, на них меховые варежки, валенки, маску на лицо. Потом надо было все это основательно застегнуть, заправить, и только после этого навешивать на себя фонари, рюкзак с термосом, инструментами и ноутбуком. Порой приходилось совершать такие мини-экспедиции по несколько раз в день. Но это было мне на руку, потому что такие дни проходили быстрее.

С приходом весны стала очень сильно ощущаться тоска по солнцу, по прогулкам и просто по свежему воздуху, которым можно дышать, не обмораживая горло. Поэтому, как только воздух прогрелся до -40° свободное время я стал проводить на взлетной полосе. На «Востоке» она длиной 3700 метров и перед началом полетов, где-то в конце ноября, ее специально тщательно укатывают, убирают все неровности и наметы снега, чтобы самолеты могли благополучно садиться. Я выходил на полосу и просто ходил по ней туда и обратно, наматывая километры. Обычно за день проходил всю полосу четыре-пять раз – это приблизительно 15..18км. После многих месяцев однообразного и почти неподвижного существования под снегом, внутри холодного здания, эта простая ходьба по взлетной полосе доставляла мне огромное удовольствие.

На время зимовки я вызвался быть добровольцем в ежемесячных походах на снегомерный полигон. Этот полигон расположен в 5 км на север от станции: на поверхности ледника вбиты в снег деревянные вешки. Вдвоем с напарником раз в месяц мы измеряли накопление снега у этих вешек. Вообще, заведено так, что на полный цикл измерений отводится два дня. Но, ввиду того, что кроме полигона у меня были и другие задачи, то я предложил своему товарищу эти два дня сократить до одного – т.е. выполнение всех работ на полигоне уложить в один день. Мы сообща одобрили мое предложение, и с успехом стали претворять его в жизнь. И, пока не наступила полярная ночь с ее космическим холодом, все было нормально. В июле, когда вновь пришел срок идти на полигон, температура воздуха опустилась до рекордного минимума за тот год: -82 °C. Была середина полярной ночи и, хотя мы вышли в 9 утра по местному времени, ни о каком другом приличном источнике света, кроме наших фонарей, не могло быть и речи. Батареи моего фонарика выдержали при той температуре минуты три, у моего товарища немного дольше. Дальше мы шли при свете звезд. В таких или подобных условиях лучше использовать фонари, где батарейный отсек сделан отдельно от фонаря, и на проводе прячется под одежду, на подобие шахтерского.

Настолько низкая температура похожа на безжалостного, бешеного зверя. Ты выходишь в глубокую тьму, полную звезд, вдыхаешь в себя чистейший, разряженный воздух температурой -82°, а зверь уже где-то рядом. Он выжидает всего пару минут, дает тебе немного остыть от тепла жилого помещения, а потом разгоняется и изо всех сил впивается в твое лицо, колени, в пальцы рук и ног, вгрызаясь в плоть до самой сердцевины костей. Ты пытаешься сопротивляться, пытаешься оторвать от себя это безумство, и вот проходит какое-то время, и ты, наконец понимаешь, насколько неудержима его мощь, насколько ты слаб и беззащитен перед такой запредельно низкой температурой. От нее не спасет даже постоянное движение и самая теплая одежда – силы тают буквально на глазах, и смерть при такой температуре это всегда лишь вопрос небольшого, не более 6-8 часов, времени.

Без защитной маски дышать нельзя – мгновенно белеют и обмораживаются нос и губы. Сквозь маску тоже не очень получается – от дыхания на ней образуется корка льда, состоящая из замерзшего углекислого газа и водяного пара, дышать через которую весьма затруднительно. Самый удобный способ таков: маска надевается таким образом, чтобы от носа и ниже она не прилегала к лицу. Заправлять ее под куртку тоже не надо, она должна как бы топорщиться наружу, создавая снизу отверстие для поступления воздуха. Воздух входит в это отверстие снизу, немного нагревается внутри маски и дальше попадает в легкие. Сама маска – шерстяной или войлочный чулок на голову с вырезами для глаз. Если у маски один большой вырез для обоих глаз, то его нужно сшить посередине, превратив в «очки» – это для того, что бы защитить от обморожения переносицу. 

Как показала практика, лучшая обувь для ходьбы и более-менее нормальной деятельности при -82 градусах по Цельсию – это обычные русские валенки. Лучше, чтобы подошва валенок была дополнительно подшита еще одним слоем войлока. Плюс ко всему, я вкладывал в них меховые носки-чуни. При необходимости, носки легко вытаскиваются из валенок и просушиваются.

За пределами станции, на леднике нет никаких ориентиров – там ровное пустое пространство. Поэтому, идя на полигон, мы брали с собой GPS-приемник. Я включал его, прятал в рукавицу и периодически доставал, сверяясь с маршрутом, и по его показаниям мы выходили к первой вешке – началу полигона. В тот раз приемник в рукавице проработал совсем недолго. В его экран вмерзли какие-то неясные координаты и больше никаких новостей на всем остальном пути он не показывал. Работала только подсветка. Мы промахнулись и прошли в 20 метрах от первой вешки, но, с тем же успехом могли пройти и в 20 километрах. Лишь немного погодя, по нашим же следам месячной давности, найденным при свете звезд, вышли на верный путь и вернулись к вешке. Через пару часов подобная ситуация повторилась еще раз.

Таким вот образом – блуждая без света, без GPS, на высоте 3,5 км при температуре -82°C посреди стерильной Антарктиды – мы непрерывно находились на открытом воздухе в течение четырех с половиной часов. По возвращении ради интереса взвесился. За эти четыре с лишним часа я потерял 2 килограмма веса. 

Апрель и ноябрь в континентальной Антарктиде – это время миражей. Если смотреть с «Востока», то все миражи, что там видны, расположены на севере. Думаю, это из-за того, что на севере теплее и восходящие потоки там создают благоприятные условия для образования воздушных «зеркал». Иногда на горизонте видны были айсберги, хотя до побережья около двух тысяч километров. Чаще всего было видно зеркальное отражение дороги, по которой приходил санно-гусеничный поход со станции «Мирный». Реальная дорога терялась на горизонте, а чуть выше, в небе было ясно видно ее отражение-двойник. Однажды был редкий мираж, я видел какие-то строения: два длинных темных барака и один поменьше. Мне до сих пор неизвестно, из каких мест были видны эти здания.

Между жилым домом станции и взлетной полосой, есть один небольшой холмик, на его вершине установлена замысловатая антенна, направленная в небо – это первый «Восток», старый комплекс зданий. Их построили еще в середине прошлого века, когда только начинали осваивать здешние края. Старая станция просуществовала около 20-и лет и ее оставили в конце 70-х. К тому времени построили новые здания и весь «Восток» переместили в них. А старый «Восток» с тех пор совершенно заброшен. Теперь он под 7-и метровым слоем снега и с поверхности в него ведет узкий, вертикальный лаз. Там царствует постоянная и стабильная температура -57°C. Из-за большой глубины температура неизменна круглый год. В заброшенных складах старой станции прекрасно сохранилась свекла и картофель урожая 1975 года – об этом написано тут же, на маленьких табличках, которыми помечали места хранения различных овощей. Есть кухонная утварь тех времен, посуда, книги и научные приборы, которые почему-то оставили здесь. Если закрыть за собой дверь в старый «Восток», то наступает кромешная тьма – вокруг тебя лишь глухая пустота, в которой нет ни единого фотона – настолько там темно. Но стоит включить фонарь, как мириады ледяных гроздей, похожих на березовые сережки, отражают его свет и помещения наполняются игрой холодного света. Когда ходишь там, среди заиндевелых россыпей чужих вещей и воспоминаний, то возникает странное и немного жутковатое чувство, словно кто-то стоит за спиной. Оборачиваешься, но нет никого. Только гроздья инея радостно переливаются в свете фонаря. 

Еще до развала СССР, в самом конце 80-х, посовещавшись на международном уровне, ученые решили попробовать пробурить сквозь лед скважину и добраться до озера Восток. С тех пор прошло много лет и четыре неудачных попытки. Пятая попытка (скважина №5, 2 ствол) почти достигла цели. В январе 2011 глубина скважины приблизилась к отметке 3725м, и до жидкой озерной воды оставалось всего около 50-70 метров. Когда бурили скважину, то заметили, что с глубины 3540м начался другой лед. Это был лед, намерзший снизу, с озера. Это была настоящая, но замерзшая вода озера Восток – вода, которая 15 млн. лет не видела солнечного света, скрытая под 4-х километровым ледяным панцирем Антарктиды. Многие говорят, что в озере водятся неизвестные науке формы жизни. Некоторые предостерегают от вторжения в воды озера из опасений, что в современный мир можно выпустить реликтовые микроорганизмы, живущие в воде этого озера, и всех потом придется лечить от реликтовых болезней и спасать от мутаций. Может быть они правы, а может и нет. Вода из озера Восток, что под станцией на глубине около 4 км, очень чиста и весьма недурна на вкус – ее можно смело кипятить и заваривать чай. Никаких неизвестных форм жизни я в том чае не заметил.

При сильном холоде проявляется запах, которым пропитана вся континентальная Антарктида. Запах этот едва уловим, и обычно на него не обращаешь внимания – настолько он слаб и незаметен. Но тогда, при -82° я ощутил его. Потом какое-то время даже пытался найти сравнение с чем-то известным; потом сдался, не припомня ничего подходящего. А после, когда уже прошли те сильные холода, в очередной раз идя на полигон, я вдруг понял, что это за запах и чем пахнет окружающая меня холодная пустота. Она неуловимо пахнет карамельной ванилью.