О Правильной Любви К Юношам, Или Что Такое Настоящая Платоническая Любовь

Говорят, переезд равен двум пожарам. Так что в наспех отремонтированной квартире у меня до сих пор царит хаос. Среди неразложенных вещей неожиданно выплыл несданный в макулатуру (или в библиотеку, как большинство моих книг) томик Платона. Почему-то открыла.

Перебирая произведения с полузнакомыми именами, подсознательно выбрала «Пир». Каюсь: люблю хорошо покушать. Оказалось - совсем не о еде. Но о теме, не менее близкой - о любви.

Речи об искомом предмете произносятся в умеренно надирающейся мужской компании.
Ну что ж, экспозиция вполне знакомая большинству современных женщин. Правда, и здесь технический прогресс привнес с собой опрощение: доморощенные «философы» из числа тех, кто еще не разучился нажимать на стёртые клавиши пульта, включают по «ящику» порно и, громко причмокивая, мычат о «вкуснятине».

Но мне почему-то вспомнилась «платоническая любовь». В юности она представлялась как нечто возвышенное, бесплотное, лишённое сексуальности. С тех пор уже многие ценности пали. Неужели передо мной - первоисточник?..

Дочитала. Задумалась. Вспомнила, как пролистнула лет двадцать назад - и отложила, ничего не заподозрив. Теперь всё тайное, стыдливо упрятанное подальше комментаторами и цензурой времени, вышло на поверхность.

Многое, сказанное здесь Платоном впервые, до сих пор узнаваемо в культурных пластах. Например, рассуждения о том, перетекает ли мудрость из сосуда в сосуд, когда люди соприкасаются друг с другом. Ведь уровень жидкости в двух горшках постепенно выравнивается, если в них погрузить два конца одной шерстяной нити. Верное наблюдение, до сих пор работающее: мать моей подружки поливала таким способом цветы, когда уезжала в отпуск. Впрочем, и народная мудрость всецело на стороне философа: с кем поведёшься, от того и наберёшься.

Так чего же можно набраться на пиру у мудрых?

Нам, женщинам, увы, ничего не светит. И если у нас бабы служат хотя бы предметом обсуждения мужской половины и формально признаются ею прекрасной, то греков волнует совсем другое. В этом единодушны все ораторы.

Федр, например, начинает свою похвалу Эроту с утверждения:


«Нет большего блага для юноши, чем достойный влюбленный (в этого юношу. - Ю. В.), а для влюбленного - чем достойный возлюбленный».


Не больше и не меньше! И далее обстоятельно защищает этот тезис, доказывая, что на подобной любви стоит мир:


«И если бы возможно было образовать из влюбленных и их возлюбленных государство или, например, войско, они управляли бы им наилучшим образом, избегая всего постыдного и соревнуясь друг с другом; а сражаясь вместе, такие люди даже и в малом числе побеждали бы, как говорится, любого противника: ведь покинуть строй или бросить оружие влюбленному легче при ком угодно, чем при любимом, и нередко он предпочитает смерть такому позору; а уж бросить возлюбленного на произвол судьбы или не помочь ему, когда он в опасности, - да разве найдется на свете такой трус, в которого сам Эрот не вдохнул бы доблесть, уподобив его прирожденному храбрецу...».


Итак - вот она панацея от некомпетентности, коррупции чиновников, упадка боевого духа, дедовщины в армии и т. д. Во всех государственных учреждениях с целью исправления нравов должна насаждаться мужская гомолюбовь. Как утверждают высокоученые мужи, на этом строился греческий полис. Примером преданности влюбленному приводится не кто иной как Ахилл, должным образом отомстивший за поклонника и отдавший вследствие этого свою жизнь (ему ведь было предсказано, что он умрет, если убьет Гектора!).

Подхватывая тему, Павсаний напоминает собравшимся об «отцах» афинской демократии - двух прекрасных юношах, тела которых позднее были запечатлены ваятелем и установлены на афинской агоре: «...Ведь любовь Аристогитона и окрепшая привязанность к нему Гармодия положила конец... владычеству» местных тиранов. Поясню для тех, кто не в курсе: брат тирана домогался одного из друзей, вот сердце любовника и не выдержало - зарезал-таки соперника.

И тут же на заднем плане памяти всплывают растиражированные Голливудом Александр Македонский и Гефестион. И еще Юлий Цезарь - «жена всех мужей». Поневоле задумаешься: не потому ли они достигли таких высот, что пошли по стопам Платонова учения?

Вот это, что называется, масштаб! Куда уж там современным демократиям. Силу Эрота признали, наконец, и они, но поступили по-своему: стали вовлекать женщин во все государственные структуры. Сейчас Платону пришлось бы рассуждать на тему - «Служебный роман как двигатель политики и экономики». И даже армия не устояла. В условиях всеобщего разложения и нежелания «париться» в доспехах как последний резерв привлечены женщины. Так сказать, амазонки. Чтобы вояки-самцы держались в тонусе.

Однако вернемся к «Пиру». Платон подобный соблазн предвидит, но он его с возмущением отвергает. Всё тот же Павсаний разграничивает Афродиту Уранию (Небесную) и Афродиту Пандемос (Пошлую, Земную, Простонародную, Вседоступную), которым соответствуют два вида любви, два Эрота.


Эрот Афродиты Простонародной - «...любовь, которой любят ничтожные. А такие люди любят, во-первых, женщин не меньше, чем юношей; во-вторых, они любят своих любимых больше ради их тела, чем ради души, и, наконец, любят они тех, кто поглупее, заботясь только о том, чтобы добиться своего, и не задумываясь, прекрасно ли это».


Таков приговор Платона потугам современной цивилизации.


«Эрот же Афродиты Небесной восходит к богине, которая, во-первых, причастна только к мужскому началу, но никак не к женскому, - недаром это любовь к юношам, - а во-вторых, старше и чужда преступной дерзости. Потому-то одержимые такой любовью обращаются к мужскому полу, отдавая предпочтение тому, что сильней от природы и наделено б,ольшим умом. Но и среди любителей мальчиков можно узнать тех, кем движет только такая любовь. Ибо любят они не малолетних, а тех, у кого уже обнаружился разум, а разум появляется обычно с первым пушком. Те, чья любовь началась в эту пору, готовы, мне кажется, никогда не разлучаться и жить вместе всю жизнь; такой человек не обманет юношу, воспользовавшись его неразумием, не переметнется от него, посмеявшись над ним, к другому. Надо даже издать закон, запрещающий любить малолетних, чтобы не уходило много сил неизвестно на что; ведь неизвестно заранее, в какую сторону пойдет духовное и телесное развитие ребенка - в дурную или хорошую».


Итак, в иерархии Платоновых любовей, педофилия и любовь к женщинам весьма в опасном соседстве. Это подтверждается буквально в следующем предложении. Продолжим цитировать:


«Конечно, люди достойные сами устанавливают себе такой закон (не быть педофилами. - Ю. В.), но надо бы запретить это и поклонникам пошлым (из простонародья. - Ю. В.), как запрещаем мы им, насколько это в наших силах, любить СВОБОДНОРОЖДЕННЫХ женщин».


Что называется - приехали: любовь к женщинам (не проституткам и не рабыням) хуже педофилии, ибо она запрещается в первую очередь!

А дальше - на несколько страниц своеобразный учебник мужской куртуазности. Приведу небольшой отрывок:


«Поклонников у нас принято хорошенько испытывать и одним угождать, а других избегать. Вот почему наш обычай требует, чтобы поклонник домогался своего возлюбленного, а тот уклонялся от его домогательств: такое состязание позволяет выяснить, к какому разряду людей принадлежат тот и другой. Поэтому считается позорным, во-первых, быстро сдаваться, не дав пройти какому-то времени, которое и вообще-то служит хорошей проверкой; во-вторых, позорно отдаваться за деньги или из-за политического влияния поклонника, независимо от того, вызвана ли эта уступчивость страхом перед нуждой или же неспособностью пренебречь благодеяниями, деньгами или политическими расчетами. Ведь такие побуждения ненадежны и преходящи, не говоря уже о том, что на их почве никогда не вырастает благородная дружба. <...> Мы считаем, что если поклонника, как бы рабски ни служил он по своей воле предмету любви, никто не упрекнет в позорном угодничестве, то и другой стороне остается одна непозорная разновидность добровольного рабства, а именно рабство во имя совершенствования».


Переведем на современный язык: любой ученик должен считать счастьем отдаться мужчине-преподавателю, мастеру своего дела. С поправкой на отрицание педофилии, это нужно отнести к ПТУ, техникумам и высшим учебным заведениям, особливо - к аспирантуре и докторантуре. Отдельно и безоговорочно сим счастьем познания страждущих учения должны пользоваться духовные учителя - батюшки и монахи всех конфессий. Это не я, это Платон говорит!

Далее перейду к речи Аристофана. Как утверждают комментаторы, это тот самый известный античный комедиограф. Платон вкладывает ему в уста легенду об андрогинах. Оказывается, когда-то давно люди были трех полов - мужского, женского и андрогины (муже-жены). Процитирую их описание:


«...Тело у всех было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько рук, и у каждого на круглой шее два лица, совершенно одинаковых; голова же у двух этих лиц, глядевших в противоположные стороны, была общая, ушей имелось две пары, срамных частей две, а прочее можно представить себе по всему, что уже сказано. Передвигался такой человек либо прямо, во весь рост, - так же как мы теперь, но любой из двух сторон вперед, либо, если торопился, шел колесом, занося ноги вверх и перекатываясь на восьми конечностях, что позволяло ему быстро бежать вперед».


Согласно Аристофану, мужской пол произошел от Солнца, женский - от Земли, совмещавший - от Луны, «поскольку и Луна совмещает оба начала». И светит отраженным от солнца светом, добавила бы я.

Честно говоря, не могу представить, как же ходили эти люди? Ведь пары ног у них, вроде бы, направлены носками в противоположные стороны. Ясно только, как происходило движение колесом: действительно - четыре точки опоры и удобно удерживать равновесие. Но дело не в этом: буйные Аристофановы существа обладали страшной силой и однажды пытались совершить восхождение на небо с целью напасть на Богов. Надо ли говорить, что Зевс не стерпел такой наглости и в наказание начал


«...разрезать людей пополам, как разрезают перед засолкой ягоды рябины или как режут яйцо волоском. И каждому, кого он разрезал, Аполлон, по приказу Зевса, должен был повернуть в сторону разреза лицо и половину шеи, чтобы, глядя на свое увечье, человек становился скромней, а все остальное велено было залечить. И Аполлон поворачивал лица и, стянув отовсюду кожу, как стягивают мешок, к одному месту, именуемому теперь животом, завязывал получавшееся посреди живота отверстие - оно и носит ныне название пупка. <...> И вот когда тела были таким образом рассечены пополам, каждая половина с вожделением устремлялась к другой своей половине, они обнимались, сплетались и, страстно желая срастись, умирали от голода и вообще от бездействия, потому что ничего не хотели делать порознь. И если одна половина умирала, то оставшаяся в живых выискивала себе любую другую половину и сплеталась с ней, независимо от того, попадалась ли ей половина прежней женщины, то есть то, что мы теперь называем женщиной, или прежнего мужчины. Так они и погибали. Тут Зевс, пожалев их, придумывает другое устройство: он переставляет вперед срамные их части, которые до того были у них обращены в ту же стороны, что прежде лицо... установив тем самым оплодотворение женщин мужчинами, для того чтобы при совокуплении мужчины с женщиной рождались дети и продолжался род, а когда мужчина сойдется с мужчиной - достигалось все же удовлетворение от соития...

Итак, каждый из нас половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину. Мужчины, представляющие собой одну из частей того двуполого прежде существа, которое называлось андрогином, охочи до женщин, и блудодеи в большинстве своем принадлежат именно к этой породе, а женщины такого происхождения падки до мужчин и распутны. Женщины же, представляющие собой половинку прежней женщины, к мужчинам не очень расположены, их больше привлекают женщины, и лесбиянки принадлежат именно к этой породе. Зато мужчин, представляющих собой половинку прежнего мужчины, влечет ко всему мужскому: уже в детстве, будучи дольками существа мужского пола, они любят мужчин, и им нравится лежать и обниматься с мужчинами. Это самые лучшие из мальчиков и из юношей, ибо они от природы самые мужественные. Некоторые, правда, называют их бесстыдными, но это заблуждение: ведут они себя так не по своему бесстыдству, а по своей смелости, мужественности и храбрости, из пристрастия к собственному подобию. Тому есть убедительное доказательство: В ЗРЕЛЫЕ ГОДЫ ТОЛЬКО ТАКИЕ МУЖЧИНЫ ОБРАЩАЮТСЯ К ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ (перчатка брошена, господа законодатели и члены правительства! Большие буквы в цитате, естественно, мои. - Ю. В.). Возмужав, они любят мальчиков, и у них нет природной склонности к деторождению и браку; к тому и другому их принуждает обычай, а сами они вполне довольствовались бы сожительством друг с другом без жен. Питая всегда пристрастие к родственному, такой человек непременно становится любителем юношей и другом влюбленных в него.

Когда кому-либо, будь то любитель юношей или всякий другой, случается встретить как раз свою половину, обоих охватывает такое удивительное чувство привязанности, близости и любви, что они поистине не хотят разлучаться даже на короткое время. И люди, которые проводят вместе всю жизнь, не могут даже сказать, чего они, собственно хотят друг от друга. Ведь нельзя же утверждать, что только ради удовлетворения похоти столь ревностно стремятся они быть вместе...».


Словом, бедные женщины и здесь - на нижней ступени. Особенно те, кто любит мужчин. С одобрения пьяной компании, Аристофан утверждает, что все гетеросексуалки блудницы (истины ради: и все натуралы - блядуны!).

Исключение составляет Диотима, чья ориентация Платоном не раскрывается. Для афинян она чужеземка, но именно ее речи пересказывает на пиру Сократ, уступая ей право мудрейшего. Именно женщина должна посрамить пресловутую Любовь европейских романтиков. Ту, что мы признаем идеалом. И делает она это, надо признать, иезуитски искусно.

Диотима утверждает, что любовь - это всегда любовь к прекрасному - к тому, в чем испытываешь нужду. А наилучшее удовлетворение, как правило, связано с вечным обладанием искомым благом и, соответственно, бессмертием.

Цель же эта достигается разными путями, но всякий раз через беременность. Отмечу немимоходом, что даже беременность у Платона - прерогатива мужчин. Именно они зарождают и вынашивают семя! Женская же беременность есть нечто вторичное.


«Те, у кого разрешиться от бремени стремится тело, - продолжала она, - обращаются больше к женщинам и служат Эроту именно так, надеясь деторождением приобрести бессмертие и счастье и оставить о себе память на вечные времена».


Вот все, что уделяет Афродите Пандемос, мудрая Диотима. Скотоводство (то бишь размножение четвероконечных) - не ее уровень. С места в карьер она переходит к Афродите Урании:


«Беременные же духовно (иными словами, духовные наставники. - Ю. В.) - ведь есть и такие, - пояснила она, - которые беременны духовно, и притом в большей даже мере, чем телесно, - беременны тем, что как раз душе и подобает вынашивать. А что ей подобает вынашивать? Разум и прочие добродетели. Родителями их бывают все творцы и те из мастеров, которых можно назвать изобретательными. Самое же важное и прекрасное - это разуметь, как управлять государством и домом (по-нашему это экономика, по-гречески буквально «домохозяйство». - Ю. В.), и называется это уменье рассудительностью и справедливостью. Так вот, кто смолоду вынашивает духовные качества, храня чистоту и с наступлением возмужалости, но испытывает страстное желание родить, тот, я думаю, тоже ищет везде прекрасное, в котором он мог бы разрешиться от бремени, ибо в безобразном он ни за что не родит. Беременный, он радуется прекрасному телу (мальчика-ученика. - Ю. В.) больше, чем безобразному, но особенно рад он, если такое тело встретится ему в сочетании с прекрасной, благородной и даровитой душой: для такого человека он сразу находит слова о добродетели, о том, каким должен быть и чему должен посвятить себя достойный муж, и принимается за его воспитание. Проводя время с таким человеком, он соприкасается с прекрасным (очевидно, что ученик играет роль «женщины». - Ю. В.) и родит на свет то, чем давно беремен. Всегда помня о своем друге, где бы тот ни был - далеко или близко, он сообща с ним растит свое детище, благодаря чему они гораздо ближе друг другу, чем мать и отец, и дружба между ними прочнее, потому что связывающие их дети прекраснее и бессмертнее (итак, «дружба», «сношения» с молодыми отзывчивыми поклонниками укрепляют зрелого мудреца, дают ему возможность воспитать их и попутно родить великие творения - книги или законы, на которых будут воспитываться грядущие поколения. - Ю. В.). Да и каждый, пожалуй, предпочтет иметь таких детей, чем обычных, если подумает о Гомере, Гесиоде и других прекрасных поэтах, чье потомство (литературные творения. - Ю. В.) достойно зависти, ибо оно приносит им бессмертную славу и сохраняет память о них, потому что и само незабываемо и бессмертно. Или возьми, если угодно, - продолжала она, - детей, оставленных Ликургом в Лакедемоне - детей, спасших Лакедемон и, можно сказать, всю Грецию (конечно же, это статьи законов. - Ю. В.). В почете у вас и Солон, родитель ваших законов, а в разных других местах, будь то у греков или у варваров, почетом пользуется много других людей, совершивших множество прекрасных дел и породивших разнообразные добродетели. Не одно святилище воздвигнуто за таких детей этим людям, а за обычных детей никому еще не воздвигали святилищ (еще один выпад в сторону Пошлой Афродиты. - Ю. В.)».


Так вот, оказывается, в чем секрет плодовитости и успешности любого творца! У Льва Толстого, Эйнштейна, Лютера - должны быть целые гаремы влюбленных юношей!! Да, собственно говоря, мы их и наблюдаем - в христианстве, в буддизме и т. д., где первоначальные сообщества преданных учеников были исключительно мужскими. А как под эти отношения ложатся Сталин и Хрущев в «Голубом сале» Сорокина! Правда, открытый в XX веке психоанализ бормочет своё о сублимации...

Но Диотима не удовлетворяется декларацией и недоговорками, она, пользуясь устами Сократа, продолжает раскрывать читателю свое Дао Любви:


«Кто хочет избрать верный путь ко всему этому, должен начать с устремления к прекрасным телам в молодости. Если ему укажут верную дорогу, он полюбит сначала одно какое-то тело (естественно, тело мальчика. - Ю. В.) и родит в нем прекрасные мысли, а потом поймет, что красота одного тела родственна красоте любого другого и что если стремиться к идее прекрасного, то нелепо думать, будто красота у всех тел не одна и та же. Поняв это, он станет любить все прекрасные тела, а к тому одному охладеет, ибо сочтет такую чрезмерную любовь ничтожной и мелкой. После этого (когда аффтар немного состарится, ехидно отмечу я. - Ю. В.) он начнет ценить красоту души выше, чем красоту тела, и, если ему попадется человек хорошей души, но не такой уж цветущий, он будет вполне доволен, полюбит его и станет заботиться о нем, стараясь родить такие суждения, которые делают юношей лучше, благодаря чему невольно постигнет красоту нравов и обычаев и, увидев, что все это прекрасное родственно между собою, будет считать красоту тела чем-то ничтожным. От нравов он должен перейти к наукам, чтобы увидеть красоту наук и, стремясь к красоте уже во всем ее многообразии, не быть больше ничтожным и жалким рабом чьей-либо привлекательности, плененным красотой одного какого-то мальчишки, человека или характера, а повернуть к открытому морю красоты и, созерцая его в неуклонном стремлении к мудрости, обильно рождать великолепные речи и мысли, пока наконец, набравшись тут сил и усовершенствовавшись, он не узрит того единственного знания, которое касается прекрасного... (очевидно, на эту стадию аффтар переходит, когда развивается состояние нестояния. - Ю. В.)».


Как видите, любознательный читатель, я снова не удержалась от скептических ремарок. Учитывая стремление Платона к универсальности доказательств, все вышесказанное легко переносится на любовь гетеросексуалов. Попутный вывод: блядуны обоих полов всегда выше тех, кто любит кого-то одного! Последние наиболее далеки от прекрасного, это самые низкие люди.


«Кто, наставляемый на пути любви, будет в правильном порядке созерцать прекрасное, - резюмирует Диотима, - тот, достигнув конца этого пути, вдруг увидит нечто удивительно прекрасное по природе, то самое, Сократ, ради чего и были предприняты все предшествующие труды, - нечто, во-первых, вечное, то есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, а во-вторых, не в чем-то прекрасное, а в чем-то безобразное, не когда-то, где-то, для кого-то и сравнительно с чем-то прекрасное, а в другое время, в другом месте, для другого и сравнительно с другим безобразное. Прекрасное это предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде какой-то речи или знания, не в чем-то другом, будь то животное, Земля, небо или еще что-нибудь, а само по себе, всегда в самом себе единообразное; все же другие разновидности прекрасного причастны к нему таким образом, что они возникают и гибнут, а его не становится ни больше ни меньше, и никаких воздействий оно не испытывает. И тот, кто БЛАГОДАРЯ ПРАВИЛЬНОЙ ЛЮБВИ К ЮНОШАМ (большие буквы мои. - Ю. В.) поднялся над отдельными разновидностями прекрасного и начал постигать самое прекрасное, тот, пожалуй, почти у цели...

И в созерцании прекрасного самого по себе, дорогой Сократ, - продолжала мантинеянка, - только и может жить человек, его увидевший. Ведь увидев его, ты не сравнишь его ни со златотканой одеждой, ни с красивыми мальчиками и юношами, при виде которых ты теперь приходишь в восторг, и, как многие другие, кто любуется своими возлюбленными и не отходит от них, согласился бы, если бы это было хоть сколько-нибудь возможно, не есть и не пить, а только непрестанно глядеть на них и быть с ними. Так что же было бы, - спросила она, - если бы кому-нибудь довелось увидеть прекрасное само по себе прозрачным, чистым, беспримесным, не обремененным человеческой плотью, красками и всяким другим бренным вздором, если бы это божественное прекрасное можно было увидеть во всем его единообразии? Неужели ты думаешь, - сказала она, - что человек, устремивший к нему взор, подобающим образом его созерцающий и с ним неразлучный, может жить жалкой жизнью? Неужели ты не понимаешь, что, лишь созерцая прекрасное тем, чем его и надлежит созерцать, он сумеет родить не призраки добродетели, а добродетель истинную, потому что постигает он истину, а не призрак? А кто родил и вскормил истинную добродетель, тому достается в удел любовь богов, и если кто-либо из людей бывает бессмертен, то именно он».


Увы, текст Платона в «Пире» настолько прозрачен, что никакой искусный толмач не сможет закамуфлировать его смысл. Прекрасны молодость, телесная красота, ловкость, умения, сила, разум. И потому обладатели любого из этих качеств и те, у кого чего-то из них недостает, должны извечно бродить по философскому (словоблудному) рынку (агоре), торгуясь и предлагая друг другу свои достоинства. Где самый удачливый супервайзер надеется получить в итоге свой лучший бонус - бессмертие!

Вот и Сократ в «Пире» является перед нами в полном блеске. Не неопрятный и придурковатый, как обычно, а доблестный и могучий воин, спасший в кровавом бою своего товарища Алкивиада, теперь же, «умытый и в сандалиях», возлежащий на пиру с прекрасными юношами, ведущими за него любовную, далеко не «платоническую» борьбу.


P. S. Но ведь был, ведь был и другой финал у пьяных философских историй. Сограждане-афиняне оказались совсем нетолерантны к высокому собранию мудрецов и предложили Главному Аффтару выпить йаду за совращение молодёжи.