Рациональная реконструкция истории психологии, как метафизическая проблема метологии психологии

Александр фон Бреннер

Все работы автора на: www.von-brenner.com

РАЦИОНАЛЬНАЯ РЕКОНСТРУКЦИЯ ИСТОРИИ ПСИХОЛОГИИ, КАК МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА МЕТОДОЛОГИИ ПСИХОЛОГИИ

Если рассматривать важнейшие методологические концепции в том порядке, в котором в ХХ в. сменялась на них мода, то можно обнаружить некоторую тенденцию. Она состоит в постепенном отходе методологических концепций от ориентации исключительно на формальные логические конструкции и все большем их сближении с историей науки, с логикой исторического развития науки; в движении от заботы о строгости формальных логических конструкций к заботе об адекватности историческому процессу развития науки; от обсуждения и решения проблем, связанных с анализом структуры знания, процедур проверки и подтверждения теорий, к решению вопросов, возникающих при описании развития знания. Таким образом пришли к современному требованию к методологии науки – обеспечивать движение научного знания по магистральной дороге истории развития науки. Но как выявить эту магистраль?

Для описания развития знания появляется теория парадигмы и смены парадигм Т.Куна, рациональная реконструкция истории науки и методология научных исследовательских программ И.Лакатоса, теории их единомышленников и последователей [Печенкин А.А., 1996]. Осмысление этих теорий, в свою очередь, приводит методологов к изменению отношения к метафизике, стремящейся привести знания в предельную единую систему, а значит, позволяющей моделировать исторический процесс развития науки в целом. Метафизику возвращают в состав науки и признают ее плодотворное влияние [Лакатос И., 2001]. Еще бы, общие закономерности исторического процесса, выявление его магистральной линии – это метафизическая проблема. Теперь, это метафизическая проблема и методологии науки.

Однако, господство в течение длительного времени методологической концепции логического позитивизма привело к тому, что и современные истолкования и изложения истории науки и, соответственно, решения методологических вопросов носят на себе ее глубокий отпечаток. В психологии это особенно заметно. Выделение психологии в самостоятельную науку, несмотря на заявления и предупреждения основоположников [Джеймс У., 2000; Вундт В., 2002; Введенский А.И., 1915], произошло все-таки под знаменем позитивизма. Поэтому возможно предположить, что отход от позитивизма многим психологам кажется покушением на самостоятельность психологии как науки и поэтому неприемлем.

И.Лакатоc [Лакатос И., 2001] сделал попытку нащупать магистральную линию истории науки с помощью, так называемой, рациональной реконструкции, под которой он понимал выявление внутренней логики развития научных идей . Следует заметить, что на движение научных идей влияет не только внутренняя логика научного познания.

Исходным пунктом рациональной реконструкции истории психологии является та или иная парадигма, набор методологических норм и принципов, опираясь на которые методолог представляет развитие психологии как процесс развития некоторых идей, детерминируемый только своими внутренними законами. Каждая парадигма истолковывает эти законы по-своему и изображает развитие специфическим образом. В итоге каждая методологическая школа представляет историю по-своему, и на первый взгляд нет никаких границ для методологического произвола по отношению к истории. Но это неверно, поскольку методолог в своей рациональной реконструкции не может начать в чистом виде с фиксации некоторых начальных идей, которые затем развивались, порождали другие идеи, гипотезы, эксперименты, объяснения, приводя к новым гипотезам в силу внутренней логики развития. Методолог может начать только с конца, с законов, теорий, гипотез, носителем которых он является как человек своего времени и от багажа которых он избавиться не может. Комплекс своих научных знаний методолог не может игнорировать, из каких бы методологических принципов он ни исходил, и это, с одной стороны, ограничивает произвол по отношению к истории, а с другой – делает историю тенденциозной. Поэтому свобода в рациональной реконструкции истории психологии сводится к возможности выбора: либо вычленять линию развития, которая привела к современной господствующей парадигме, либо вычленять линию развития, которая, по мнению методолога, присутствует в современном знании и латентно готовит смену господствующей парадигме.

И в первом, и во втором случае элементы выделенной линии развития логически связываются, и таким образом получается история психологии. Этот процесс и есть существо всякой рациональной реконструкции. Какие бы элементы ни выбирал методолог из истории, как бы он их ни связывал, его произвол ограничен тем, что в конце концов он должен прийти к современному знанию, носителем которого он является, в формулировках либо господствующей парадигмы, либо ее латентной «соперницы». При этом действия тех ученых, которые внесли некоторый вклад в становление идей, вошедших в рациональную реконструкцию, оцениваются как рациональные, а действия тех, кто отстаивал и развивал идеи, не вошедшие в рациональную реконструкцию, как нерациональные.

Рациональная реконструкция подобного рода всегда может быть осуществлена. Если дано некоторое состояние знания, то всегда можно реконструировать процесс, который привел к этому состоянию. Поэтому когда Т.Кун [Кун Т., 2001] говорит, что крупные трансформации, смену парадигм, нельзя представить как логический переход, он, вероятно, подразумевает логическое предвидение смены господствующей парадигмы, с точки зрения самой господствующей парадигмы. Ретроспективно же сделать это вполне возможно. Мы всегда представляем предшествующую историю как целенаправленный, логически развертывающийся процесс.

Правда, рациональная реконструкция истории никогда не может быть окончательной. Историки последующих эпох всегда изменяют рациональные реконструкции своих предшественников. Это неизбежно и вполне понятно, изменяется господствующая парадигма или ее латентная «соперница», служащая отправным пунктом реконструкций, а, следовательно меняется цель, под которую подстраивают историю. Ее всегда подстраивают под взгляды современников. Избежать этого невозможно, поскольку мы всё рассматриваем с позиции своего текущего состояния. Эта подстройка истории под взгляды современников влечет за собой исключение одних и включение других, ранее не включавшихся элементов в линию развития психологии, которую на данный момент считают магистральной.

Господствующая парадигма рано или поздно неизбежно меняется, это определяется наличием латентных для современников линий развития истории, которые есть всегда, несмотря на то что их или не могут, или не хотят видеть современники. Они есть всегда, поскольку научное знание имеет две составляющие – постигаемое и непостижимое [Кузанский Н., 1979; Франк С.Л., 1990].

Всякое научное познание есть познание в понятиях: оно пытается найти в новом, незнакомом, скрытом что-либо общее с другим, уже знакомым, чтобы подчинить его чему-то уже известному и привычному. Именно в этом и заключается всякое научное констатирование и объяснение. Но можно ли утверждать, что в самой реальности действительно нет ничего, что не может быть включено в схему знакомого, понятного или постижимого?

Если мы можем осмысленно говорить о непостижимом, то оно должно быть в какой-либо форме нам доступно и постижимо. Оно должно, при всей своей непостижимости, как-то встречаться в составе нашего опыта. Если бы в составе нашего опыта не имелось того, что мы называем непостижимым, то мы не могли бы образовать ни такого слова, ни соответствующего понятия. Поэтому допустимо предположить, что в опыте, в составе того, что как-либо открывается нашему сознанию, встречается непостижимое, нечто, что не может быть разложено на признаки понятия; нечто, что хотя явственно нам дано, но по своему собственному содержанию, по своей природе противоречиво, и потому логически его невозможно воспринимать как однозначно определимое, постижимое. В таком случае, наш опыт состоит из постижимого и непостижимого.

Постижимый предмет познания может быть либо уже, хотя бы частично, познанным, либо еще совсем непознанным. Если предмет хотя бы частично познан, то мы имеем о нем суждение «А есть В». Суждение «А есть В» не означает «А тождественно В», так как содержание А есть А и не есть В. Это суждение означает: «где есть А, там есть и В», или «с А связано В». Смысл такого суждения: «то, что мы уже познали как А, т. е. в чем мы нашли содержание А, обладает также содержанием В».

Если предмет познания совсем непознан, то мы имеем суждение, грамматическим выражением которого служит безличное предложение, например: «гремит», «скучно», «светло» и т. п. Такого рода суждение лишь по внешнему своему выражению безличное, т. е. не имеет предмета. В действительности оно тоже направлено на какой-то предмет и что-то о нем высказывает, только здесь предмет остается неопределенным, необозначенным в понятии. Такое безличное суждение есть экзистенциальное суждение: «нечто есть А», или «А есть». «Гремит» значит «гром есть».

Суждение «А есть В» может быть по своему смыслу сведено к экзистенциальному суждению. Поскольку оно обозначает: «наряду с содержанием А есть также и содержание В», то его можно выразить в безличной форме «есть содержание А и содержание В», что равнозначно экзистенциальному суждению «содержание А и содержание В есть». В дальнейшем это суждение будем записывать в виде «А·В есть».

Таким образом, всякое предметное, в понятиях познание может быть выражено в форме экзистенциального суждения.

Суждение «есть А» подразумевает неопределенный сам по себе предмет Х, в составе которого А находится, и выражается этот неопределенный предмет в слове «есть». Отсюда следует, что всякое предметное знание предполагает направленность познавательного взора на неизвестное, на некое Χ, в котором отыскивается и открывается содержание А.

Таким образом, адекватная формула всякого предметного знания будет «Χ есть А», означающая, с одной стороны, что в составе Х можно найти А и, с другой стороны, что это А принадлежит именно к Х, входит в его состав. Познанное содержание А выделяется в качестве познанного в составе Х, но не отделяется от него.

Итак, всякое предметное знание означает, что неизвестное Х, на которое направлено наше познание, частично познано, уяснено как содержание А и что вместе с тем, неизвестное Х все же остается неизменным содержанием любого нашего познания. В мире нашего знания наряду с познанным, определенным через понятие, всегда стоит то, что скрыто в символе Х. Если Х бесконечно, то оно не убывает с увеличением нашего знания, оно является непостижимым.

Направленность взора на неизвестное есть условие возможности всякого познания. Как бы далеко ни проникало познание, эта первичная направленность взора не может исчезнуть, не может быть преодолена, потому что она есть фундаментальная установка сознания, осуществляющего познание.

Действительный состав нашего знания заключается в том, что все данное дано лишь на фоне неданного, неявного, неизвестного, непостижимого. Сам же этот фон, не состоя из чего-то явно данного, тем не менее дан непосредственно и самоочевидно.

То, что мы называем отвлеченным, предметным или знанием в понятиях и в чем выражается обычно подразумеваемое под словом «познание», базируется на двух моментах: определенности и обоснованности. Определенность знания предполагает дифференцирование содержания бытия, непосредственно предстоящего нам, на ряд определенностей А, В, С..., из которых каждая однозначно отличается от другой и выделяется из общего состава. Обоснованность знания состоит в том, что эти расчлененные элементы связываются нами в систематическое единство, так что мы улавливаем связи между ними.

Всякое суждение, которое нас чему-то учит, из которого мы что-то узнаем, по своему логическому смыслу всегда синтетично. Это значит, что его предикат содержит что-то новое по сравнению с субъектом. В общей схеме суждения «А есть В» В есть всегда нечто, что не содержится в А как таковом. Суждение «А есть В» всегда значит: «А связано с В», «к А присоединяется В». Но из анализа или созерцания готового, замкнутого в себе А никак и никогда нельзя вывести или усмотреть его связь с В. Даже из совместного созерцания А и В, взятых как таковые, т. е. как отдельные определенные содержания, нельзя вывести или усмотреть их необходимой связи. А есть только А, а не В. В есть только В, а не А. Ни в одном из них не содержится, что оно должно быть связано с другим.

Итак, поскольку мы исходим из знания в понятиях, из знания, уже фиксированного в отвлеченных содержаниях А, В, С..., никакая вообще связь между этими содержаниями не может быть обоснована, усмотрена с необходимостью. Откуда же в таком случае берется обоснованность нашего знания, или, что то же, знание необходимых связей между содержаниями? На это может быть дан только один ответ: подлинной исходной точкой знания служат не отдельные содержания А, В, С.., к которым потом присоединяются связи между ними, а целостный комплекс, или единство Х, которые разлагаются нами на содержания А, В, С…, находящиеся в связи между собой. И содержания понятий, и связи между ними или явлениями, которые в них улавливаются, – итог анализа некой целостной картины бытия, где еще нет отдельно ни фиксированных содержаний, ни связей между ними, а есть лишь некое целостное единство.

Но теперь, чтобы понять, что, собственно, значит это целостное единство, надо сосредоточиться на определенности знания в понятиях, т.е. на его дифференцированности и фиксируемости в ясных, отчетливых понятиях.

Определенность знания как совокупность логически фиксированных содержаний А, В, С... покоится, как известно, на так называемых логических законах или принципах «тождества», «противоречия» и «исключенного третьего». Форма содержания понятия А означает, что: 1) А есть именно оно само, нечто внутренне тождественное («А есть А» – принцип «тождества»); 2) А не есть нечто другое, оно выделяется из всего другого («А не есть не-А» – закон «противоречия»); 3) этим отличием от всего другого, своим выделением из него оно однозначно определено («все, что не есть не-А, есть А», или, как это обычно формулируют, «все мыслимое есть или А, или не-А, и третьего быть не может» – закон «исключенного третьего»).

Эти три логических закона, в нераздельной совместности образующие принцип определенности, не имели бы никакого смысла, если бы не означали принципа анализа, разложения некого сплошного целого на ряд отдельных определенностей. Иными словами, сплошное единство бытия Х, из которого рождается совокупность определенностей А, В, С…, не подчинено логическим принципам или законам, оно их порождает вместе с А, В, С…, и составляет первичный слой реальности. Этот слой можно назвать металогическим единством.

Мы имеем не одно, а как бы два знания: отвлеченное знание о предмете, выражаемое в суждениях и понятиях, знание всегда вторичного порядка, и непосредственную интуицию предмета в его металогической цельности – первичное знание, на котором основано и из которого вытекает отвлеченное знание. Это первичное знание выражается нами в знании вторичном, отвлеченном, и в этом смысле выразимо в понятиях и суждениях. Между первичным и вторичным знанием нет отношения логического тождества, а имеет силу лишь отношение, которое можно назвать «металогическим соответствием» или «сходством» и которое, как всякое сходство, предполагает также и «различие». Не логическое различие по содержанию, которое возможно только в случае заблуждения, т. е. ложного суждения, а «металогическое несходство».

Тем самым как раз то, что есть источник и первооснова всего нашего знания, само по себе, в своем собственном существе есть нечто непостижимое не вследствие слабости или ограниченности наших познавательных способностей, а по самому своему существу. Реальность в ее металогическом единстве, непостижима не в том смысле, что она была бы недоступна нам, напротив, все наше знание истекает из нее и относится к ней, и это дано нам в знании, но сама она непостижима.

Принцип определенности и тем самым принцип рациональности конституируют предметный мир. Принцип трансцендирования определяет выход за пределы предметного мира, за пределы рационального, в сферу трансрационального, в сферу непостижимого. Но трансцендированием невозможно достичь чего-либо из самой сферы трансрационального, трансцендентного. Это только процесс осознания трансцендентального, как бы пограничного. Это процесс трансцендентального, но мышления, которое, как мышление, ограничено в своих возможностях аппаратом суждений.

Трансцендентальное суждение, субъектом которого является непостижимое, не может о нем что-либо утверждать, т.е. не может осуществляется в форме «А (непостижимое) есть В» по определению. Не может совершать и в форме отрицательного суждения: «А (непостижимое) не есть В», так как непостижимое неразделимо по определению. Тогда остается только одно возможное суждение о непостижимом: «А (непостижимое) есть В и не-В и не есть В и не-В». Это предел возможного суждения о непостижимом.

Поскольку непостижимое есть источник всех наших знаний, то из суждения о непостижимом, выделяя различные его части, можно получать различные критерии демаркации и методологические концепции. Если выделить из суждения о непостижимом «А есть В», то получим методологическую концепцию верифицируемости. Если выделить «А есть не-В», концепцию фальсифицируемости. Если «А есть В и не-В» – концепцию пролиферации теорий (создание теорий, альтернативных по отношению к существующим, даже если они подтверждены и являются общепризнанными). Все они входят в универсальную, порождающую частные, аналитическую парадигму. Если берется все суждение о непостижимом, то оно определяет универсальную, трансцендентальную или метафизическую парадигму.

Теперь мы можем вернутся к задаче рациональной реконструкции истории психологии.

Смена господствующих парадигм обусловливается выделением различных составляющих суждения о непостижимым. То или иное выделение определяется «вкусом» эпохи. При этом можно заметить, что в процессе смены парадигм бывшее рациональным определяют нерациональным или даже иррациональным, а иррациональное иногда возвышают до рационального.

Каждая новая парадигма выступает в качестве цели всего предшествующего развития психологии и служит основой специфических рациональных реконструкций истории. Это переписывание, перестраивание истории будет продолжаться до тех пор, пока происходит предметное познание. Соответственно, и наши оценки тех или иных явлений истории психологии никогда не могут стать окончательными, они также постоянно изменяются, ибо они столь же относительны, как и все наше знание. Отсюда следует, что вопрос о том, какая линия есть рациональная линия развития психологии, какая нерациональная или иррациональная, в значительной степени лишен смысла. Соответственно, и задача рациональной реконструкции истории психологии имеет ценность весьма относительную.

В развитии психологии в любой момент можно выделить рациональную линию с точки зрения господствующей парадигмы, равно как и рациональные латентные линии развития, но с точки зрения будущего эти линии могут оказаться вовсе не рациональными.

Поэтому если речь идет о выборе между конкурирующими парадигмами, то какую стратегию выбора можно было бы рекомендовать? Можно было бы сказать, выбирайте ту парадигму, которая либо господствует сегодня, либо победит завтра, это сделает ваше поведение рациональным в глазах современного научного сообщества. Но такой ответ не вполне честен, поскольку то, что рационально с точки зрения некоторой частной, промежуточной цели, может оказаться иррациональным с точки зрения более общей цели. Поэтому поддерживать и бороться следует за ту парадигму, в истинность которой вы верите. Это единственно рациональное поведение. Если же вы верите в истинность одной парадигмы, но отказываетесь от нее и начинаете поддерживать победившую или ту, которая победит завтра, то вы поступаете иррационально. Пусть, защищая отброшенную парадигму, в истинности которой вы убеждены, вы будете выглядеть иррационалистом в глазах сторонников победившей парадигмы, в глазах всего научного сообщества, но в своих собственных глазах вы – рационалист. И когда следующий виток познания приведет к новой переоценке ценностей, вас могут назвать единственным рационалистом, сохранившим приверженность истине в период господства заблуждений.

Указатель литературы:

Печенкин А.А. Современная философия науки. М., 1996.
Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции // Структура научных
революций / Под ред. В.Ю. Кузнецова. М., 2001.
Джеймс У. Введение в философию. М., 2000.
Вундт В. Система философии. Москва. 2002.
Введенский А.И. Психология без всякой метафизики. Пг., 1915.
Кун Т. Структура научных революций // Структура научных революций / Под ред.
В.Ю. Кузнецова. М., 2001.
Николай Кузанский. Об ученном незнании // Собрание сочинений. М., 1979.
Франк С.Л. Непостижимое // Сочинения. М., 1990.
Copyright © 2005-2007 by HvB WebDesign St:Petersburg. All Rights Reserved.